Танец сумасшедшей Элеонор Посвящается Анне Стругацкой, моей подруге, чей сон я по своему разумению изложила на бумаге. Это было во времена мира, когда все города были живы и благоденствовали. Каждый из нас был всем и все были каждым. Мы были счастливы и не знали, что может быть иначе, но думали, что так будет всегда. Наши города из сверкающего металла и камня, с прозрачными куполами и чистыми водами рек, водопадов и фонтанов—были единым целым с нами и не было в них боли, но длилась жизнь каждого столько, сколько назначено в благоденствии и радости. Они пришли. И наш мир был разрушен ими и сожжен дотла. Первым убитым городом был Глехем – белоснежный город сорока озер. В нем всегда было ветрено и пахло весной.
Это был мой город. Я знаю все – мои глаза видели это. 500 тысяч жизней, каждая из которых была всем, а все были каждой – вспыхнули и исчезли в муках в один миг, а еще 300 тысяч умерли вслед за ними, ибо не мыслили своей жизни вне единства. Они пришли с неба – свинцово-серый шар повис над городом. Дети первыми заметили его и кричали показывая пальцами. Затем вращение дисков вокруг шара создало гигантскую всасывающую воронку и от этого вихря лопнуло сердце нашего города. Купола, которые существовали с незапамятных времен и должны были служить вечно. Взрыв разорвал живое сердце города, а огненные волны, последовавшие за этим сожгли город Глехем и его сообщество. Так закончилось время мира и пришло время войны. У нас не было оружия. Мы не знали, что такое оружие. Много тысяч лет назад наши предки уничтожили все, что ведет к войне и создали мир, который мы знали, но его время кончилось. Дайгоны медноголовые наткнулись на этот мир случайно. Когда мы впервые увидели эти скопища живых существ и их муравейники, то подумали, что они могут быть разумны, но затем отбросили эту догадку. Они были для нас всего лишь существами с организацией подобной коллективным колониям насекомых. И они не были достойны драгоценного дара жизни ибо не сумели его защитить. Они были еще глупее насекомых – те строят свои колонии глубоко под землей, что бы уберечься от хищников, а эти орали на весь космос, засоряя своими радиоволнами эфир до самых пределов Галактики. Так мы пришли сюда и увидели их, и увидели, что они беззащитны и взяли то, единственное, что имеет ценность для дайгонов –медноголовых – энергию. Дайгоны бессмертны, если у них достаточно энергии, что бы их жизнь длилась. Мы пришли и взяли то, что нам было нужно, а остальное было неважно. Так мы думали. Их города разрушались мгновенно. Мы видели все и не было в нас ни радости ни горя. Дайгоны бессмертные не знают чувств. Это наша плата, за вечность. Договор, который мы случайно нарушили, когда один из нас увидел танцующую женщину. Из всего населения города выжили пятеро: я, Том, сумасшедшая Элеонор и два близнеца, которые сидели вцепившись друг в друга и казалось не было на свете силы способной их разъединить. Элеонор была учительницей танцев в нашем городе, где процветали многие виды искусства и были в почете науки. Конечно, кроме истории. Кому, спрашивается нужна история в мире, где все и так счастливы сегодня, были счастливы вчера и будут счастливы завтра? Когда-то историю изучали, чтобы по прошлому понять, что ждет впереди. Только истинный неудачник мог стать историком в мире, который жил настоящим. И этим неудачником был я. Не знаю, почему огонь и разрушающийся город пощадили меня и я выжил. Почему выжила Элеонор –– знаю, а я –– нет. Элеонор сошла с ума, когда увидела гибель своих маленьких учениц. Они вспыхнули в танце, так и не успев понять, что происходит. И это сумашествие спасло ей жизнь, и всем нам тоже…
Боль гибнущего Глехема не могли не ощутить люди в других земных городах, и я знал, что к нам спешат на помощь, но все равно следовало как можно скорее встретиться с соседями и рассказать им о катастрофе и об опасности, которая, я был уверен, грозила всем. Нужно было разыскать уцелевший крейсер и лететь. Не успели мы подняться в воздух -- появились голубые и серебряные корабли Ибре и Клиема. Они заметались над дымящимися развалинами Глехема. Затем прошлись, сканируя поверхность в поисках оставшихся в живых. Мы ожидали, зависнув у окраины родного города, вернее того, что от него осталось. Посредине зияла радиально правильная воронка, не больше пары сотен метров в диаметре, но уходящая вертикально вниз на неопределенную глубину. И пыль вперемешку с дымом от незатухающих пожаров. Я ничего не чувствовал. Потом, когда-нибудь я позволю себе почувствовать боль собственную или боль своего ближнего или дальнего, когда-нибудь, но не в тот миг. Я больше не был всеми, я был отделен, это было не привычно – не иметь чувств, это как потерять зрение, слух и обаняние одновременно, но это было правильно. Серебристые корабли Глехема и голубая сталь Клиема окружили нас и пригласили следовать за ними.
Я любил бывать в Клиеме. В этом город построенном на холмах, возле реки, росло множество каштанов. Белоснежные, розовые, синеватые и золотисто-желтые пирамидальные соцветья цвели круглый год. Этот город был очень старым. В его парках пахло скошенной травой и искусственным дождем. Клием стоял на каменном щите и почти весь был построен из розового гранита. Гранитные набережные, здания, нависающие над тротуаром, с зеркальными стеклами, тротуары, сложенные из каменной мозаики, где чередовались полированные и шершавые плитки, черные, кованные решетки из шестигранных прутьев, свитые в изящные узоры, каменные чаши фонтанов, украшенные фантастическими птицами смешными и толстыми, из цветного стекла. Когда Дайгоны взорвали город и раскаленный камень покрывался трещинами, а здания рассыпались в пыль – цветное стекло оплавилось и стало дном в уцелевших чашах. Я видел и это. Город погиб через три дня после Глехема. За сутки до этого мы все пятеро стояли перед советом правителей Клиема и я отвечал за всех. Я рассказал и они поверили, потому, что мы вновь были одним целым с ними. И все было ясно. Все, кроме одного единственного вопроса. И он был задан: --Почему город погиб, а ты остался жив? Им надо было спасти Клием. У них не было оружия. Они хотели знать, как спасти людей города. Но я не мог им помочь, не знал, что следует ответить, и сделать. Я сказал: --Не знаю. Скажите людям пусть уходят из города. Бегут без оглядки.
Они сказали, но никто не услышал. Слишком мирно шелестела листва каштанов, солнечный свет просачивался сквозь кроны деревьев, пахло скошенной травой. И блестели чистотой мозаичные тротуары. Веселые детские крики, беготня мальчишек—все было так привычно, как всегда. Что в самом деле могло случиться? К тому же столько неотложных дел надо было сделать. Может потом, вечером или завтра, что-то изменится и правители смогут решить проблему или окажется, что эта информационная ошибка. Мало ли что могло случиться там, в Глехеме. Хотя на Земле давно не случалось ничего такого. Они слишком долго жили в безопасности. Никто не бежал из города. Никто, кроме меня. Я попросил заправить наш крейсер, взял продукты близнецов и Элеонору. Они были моей семьей и я отвечал за них. Том не полетел с нами – он решил, что ничего хуже, чем было случиться уже не может. Том решил стать частью Этого города. И мы ушли вчетвером. Отрываясь от земли и пересекая границы Глиема-- я разрывал связи, которые помимо моей воли опутали меня. Глием, каштаны, дети в парках, фонтаны со смешными толстыми птицами из цветного стекла. Слезы мешали вести крейсер. Я знал, что больше не увижу Клием живым.
Дайгоны появились над Клиемом в сумерках. Три платиновых шара скользнули по диску заходящего солнца. Вечер был теплый и множество людей видело их гуляя с детьми и друг с другом. Мама, смотри какие шары! Они танцуют в небе? Дайгоны зависли над сердцем города и какое-то время оставались неподвижны. И вспыхнуло сердце Клиема, превратившись во второе солнце и от ослепительного света ночь стала днем и этот день длился ровно 42 минуты. Дайгоны правильным треугольником висели над огненным кругом и три сверкающих потока устремились к каждому из кораблей. Затем последовал второй взрыв –– корабли разлетелись словно от порыва ветра и вертикально ушли в небо столь стремительно, что это напоминало падение. К их уходу Клием был более чем наполовину сожжен. Погибли все кто оказался на улицах города. Затем те, кто был связан с городом и своими близкими испытав боль их гибели как свою. Те чьи дома рухнули или растаяли и потекли расплавленной массой. На окраинах города разрушения были менее значительны, но люди, так долго составлявшие единое целое с городом умирали вместе с ним. Немногие хотя бы попытались спастись. Из трехмиллионного Клиема уцелело едва тысячи две. И многие из них были из семей правителей, отправленных из города вслед за мной. Так началась эта война. Внезапная и безжалостная, непонятная необъявленная война. За три недели из 8 с половиной тысяч земных городов уже осталась половина. И они продолжали вспыхивать адским феерверком. Никто не знал, что нужно было пришельцам, даже их имя –– дайгоны было нам неизвестно. Мы придумали его позднее. В городах пытались демонтировать то, что долгие столетия неизменно служило нам: давало свет, тепло, управляло погодой, питало транспорт, поддерживало всю инфраструктуру города, то что казалось вечным. Но это оказалось невозможным. Под прозрачными куполами происходили процессы, которые нельзя было остановить по своему желанию. Некоторые города были взорваны при попытке вскрыть купол.
Элеонора и близнецы спали на охапках сухой травы в небольшой синей палатке. Моя стояла напротив. По утрам мы готовили еду на живом огне и умывались речной водой. Прошло три недели. Начинало казаться, что так было всегда, город, огонь и дайгоны –– всего лишь далекий сон, то ли приснившийся, то ли кем-то выдуманный. Мы с Элеонорой говорили только о том, что видели –– о воде, огне, пище и детях. Близнецы были по прежнему неразлучны, но видимо их память замкнула воспоминание о гибели города, о родителях. Казалось они забыли и только еще неистовее бесились в теплой речной заводи, строили замки из мокрого песка и долго сосредоточенно жгли на костре все, что попадалось под руку. По-вечерам после долгого сопротивления они наконец вползали в палатку и засыпали, едва прикоснувшись к надувным подушкам. Мы помнили все. Элеонора не могла спать и часто плакала по вечерам, но мне казалось, что она выздоравливает. Тайком от всех я уходил далеко в лес и включал видеофон. Города гибли. Я смотрел на движение текучих человеческих лиц, на лагеря беженцев и не чувствовал боли. Кто кроме меня помнил значение этих слов: война, беженцы, эвакуация –– всего лишь месяц назад? Пассажирские корабли и грузовые траспорты взлетали над городами непрерывно курсируя между временными лагерями и улицами обреченных городов. Люди растекались прочь от них, разрывая связи с тем, что было частью их самих. И не всем это удавалось. Люди пытались вступить в переговоры с дайгонами, но им не было нужно говорить с нами и слушать нас. Впрочем, они не трогали лагеря, потоки беженцев, и наши корабли, даже те, что пытались преградить им путь. Боевые корабли дайгонов не замечали наши мирные, неповоротливые крейсеры, или взрывали их вместе с городами. Платиновые шары были устойчивы в пламени мощного взрыва, а наши вспыхивали и сгорали не долетая до земли. Города, изуродованные с редкими уцелевшими улицами и зданиями, едва напоминающими о великолепии мира и единства. Я смотрел, я ничего не чувствовал и все таки надеялся. Это должно было кончиться. Все когда-нибудь кончается. Мы должны были найти выход или погибнуть. Я возвращался к Элеоноре неся в руках какую-нибудь безделушку –– гриб, ежика или собранный по дороге букет. Наша жизнь в лесу напоминала пикник, отдых без смысла, без времени и срока. Наши палатки стояли в тени сосен. Чуть дальше на опушке начинался луг. За ним –– несколько давно брошенных каменных зданий, куда я ходил с детьми –– любопытными и подвижными, словно щенки. В тот раз мы наконец-то вытянули с собой Элеонору. Она шла осторожно и мягко, своим текучим шагом танцовщицы и ее руки были заняты цветами, которые близнецы то и дело приносили ей, то отдаляясь то подбегая снова. Небо было тихим и прозрачным. Ветер изредка колыхал цветущие травы. Пахло пылью, мятой и чабрецом. Мы подошли к разрушенному гранитному забору, когда свинцовый шар со стороны слепящего солнца скользнул вниз и прошел над нашими головами к крышам брошенного поселения. Я позвал близнецов, но мальчишки гоняли друг за дружкой не глядя вверх и не слыша моих криков. Едва перехватив одного из детей, я побежал к забору, второй последовал за мной и братом. Я был уверен, что Элеонора уже там. Но она стояла посреди дороги глядя в небо и цветы сыпались из ее рук медленно, как в сновидении. Шар приблизился к ней и остановился. Защищаясь Элеонор подняла руку и отступила назад. И тут что-то случилось с ней. Она закружилась в неистовом танцевальном движении и платиновый шар последовал за ней. Траэктория полета следовала ее танцу. Их связь была неимоверно тонкой, но почему-то не прерывалась. Танцовщица была партнершей, увлекавшей за собой боевую машину. Я не понимал, что происходит.
Черный шар завис над зеленокосой травой, над танцующей Элеонорой. Она закружилась и он круто пошел вниз, будто она была веретеном, а шар был связан с ней неразрывной нитью. Из рухнувшего шара выскользнул ОН. Впервые я видел это существо. С маской желтого металла, с крыльями, веером торчащими позади шлема. В доспехах из полос того же красновато-желтого металла, его кисти были заключены в причудливой формы металлические перчатки. ОН был высок, намного выше любого из нас и взгляд его неотрывно следил за движущейся фигуркой в белом платье, похожей на статуэтку из матового стекла. Танец Элеонор был лишен гармонии. Видимо сумасшествие наложило отпечаток на ее движения. Они были угловатыми и странными, с резкими перепадами ритмического рисунка, внезапными поворотами и вращениями. Локти Элеонор, казалось, жили собственной жизнью. Ее танец был горной речушкой, текущей по камням и порогам. Но Он был бессилен против этого танца. Заворожено следя за танцующей Элеонор и медленно приближаясь к ней, воин стал срывать с себя маску, будто ему вдруг стало трудно дышать. Лицо под маской, не было ни человеческим ни животным. Оно было недочеловеческим и к тому же искаженным болью. Он срывал с себя доспехи целыми полосами металла, уже ползая на одном колене, и бросал их на землю. Теперь видно было, что он действительно задыхался. Его рука без железной перчатки, скорее напоминала когтистую птичью лапу. Он попытался вцепиться в лодыжку танцовщицы, но упал замертво. В последние мгновения агонии ОН не смог оторвать взгляд от танцующей сумасшедшей. Я наконец осмелился выйти из-под защиты развалин, схватить Элеонору и утащить ее подальше от шара и мертвого воина. Я не понял, что произошло. Вернее не поверил. Только на следующий день мы осмелились подойти к неподвижно лежащему телу. К вечеру следующего дня четыре корабля дайгонов опустились возле разрушенного поселения. Они забрали тело и платиновый шар. Затем прилетели наши. Они спрашивали и я пытался ответить. Но слова – всего лишь звуки, способ говорить. Важнее то, что происходит. Мы так и не получили ответов на свои вопросы. Но дайгоны ушли. Оставив нам развалины наших городов и память о том, что это происходило на самом деле.
Категория: Творчество | Добавил: galat (29.04.2008)
| Автор: Елена Галат и Анна Стругацкая
